22 июня 2013

КНИГА О ПЕСЕННОМ ДОМЕ

Савва Дангулов

В моем родительском доме на Кубани был сундук, обитый белой жестью. Ключ от сундука хранился у бабушки. Те редкие дни, когда, отложив прочь трубку, которая продолжала дымиться, бабушка открывала сундук, были для нас, детей, событием немалым.

Казалось, где-то в стародавние времена сундук, раскрыв зев и ухватив добрый кусок старины, сомкнул железные челюсти, сохранив старину на веки вечные. Поэтому вместе с древней тьмой, которой был полон этот деревянный короб, закованный в железо, а заодно и вместе с древними запахами сундук мог одарить нас вещами в такой мере старинными, что они могли соперничать разве только с руками бабушки, которые она погружала во тьму сундука, как в темную воду. Да, взяв трубку и теперь уже не выпуская ее изо рта, бабушка могла извлечь из сундука газыри, будто отороченные цветным деревом, медное блюдо или пояс, отделанный серебром.

Однажды ее руки погрузились в сундук глубже обычного и извлекли круглый ларец из серебра, почерневший и чуть помятый, но сохранивший на крышке россыпь камней необычного цвета и формы... Бабушка сказала: «Кумык калэ», точно указав страну, где был «отворен круглый ларец,– Дагестан. С тех пор минули годы и годы, а я вижу ларец, тронутый благородной чернью, и камни на крышке ларца, которые мастер оставил такими, какими их нашел, нисколько не нарушив их естественного благородства и красоты.

Я не знаю, грамотен был неизвестный мастер или нет, читал он по-арабски или вовсе не читал, знал он Гомера с Овидием или нет, но одно мне было ведомо точно: талант этого человека был облагорожен тем свойством ума и души, которое способно сообщить человеку не только грамотность, но и культуру, хотя грамотность сама по себе способна творить чудеса. Впрочем, допускаю, что неведомый мастер был грамотен. Но культура была старше его грамотности.

Возможно, неведомый мастер считал себя диким горцем, а кто-то самонадеянно горделивый готов был назвать его даже варваром, но я-то знаю, что все это не так: дело не только в Гомере с Овидием, а и в том, что накапливает сам народ из столетия в столетие, ничего не обронив и не истратив зря, а все отложив с величайшей бережливостью в более чем емкой чаше традиций и в еще более вместительной чаше сознания, и не только сознания, а и того, что есть сокровищница и ума, и сердца народного: я говорю о способности человека чувствовать прекрасное.

Наверно, разные мысли вызывает книга Расула Гамзатова «Мой Дагестан», вторую часть которой напечатал журнал «Новый мир»,– у меня она вызвала эти.

По-моему, это очень дагестанская книга. Не только по краскам: в этих красках есть что-то от вот только что охлажденной стали – благородная сизоватость, тронутая просинью... Не только по краскам, но и по ощущению формы, когда вся книга зрима, а ее грани в такой мере и четки, и соизмеримы, что, казалось, могут быть измерены и средствами геометрии. Именно так я воспринимаю главы: «Народ», «Слово», «Песня», «Книга»... И не только главы, но и то, что их составляет: миниатюры, чем-то напоминающие творения древних рисовальщиков, которыми они перемежали манускрипты летописцев. Первоядром этих миниатюр является история. Она, эта история, рассказана так кратко и оборвана так внезапно, что не освобождает читателя от приятной обязанности пораскинуть мыслью. И не только миниатюра, но и крылатое слово, которое сродни мудрому слову кавказского застолья, слову тамады, так, впрочем, краткому по всесильному слову, что врезано навечно в могильный камень или в вороненую сталь ружья или кинжала. Проза Гамзатова, как и стихи, афористична – может, поэтому стихи так свободно вливаются в прозу, а проза так легко принимает стихи.

Это очень дагестанская книга. Все средства ее направлены к тому, чтобы ответить на вопросы, которые поставил перед собой даже не автор, а история Дагестана, точнее, историческая судьба народа: что есть народ Дагестана, что было сутью вековой его борьбы? Чтобы ответить на эти вопросы, автор призывает Историю, Память и Живых свидетелей народа. Среди Живых – отец писателя Гамзат Цадаса, поэт, философ. Его нет в живых, но автор говорит о нем и с ним на протяжении всей книги – отец для него живой, не может быть не живым. Итак, История, Память и Живые свидетели. Следовательно, это дагестанская книга по своей сути. В такой мере дагестанская, что иногда мне кажется, что она была написана самим народом Дагестана, а Гамзатов первооткрыл ее для нас. Да, именно самим народом, потому что в мудрой сути этой книги, в самой ее архитектуре, как она видна нашему уму и глазу, в совершенстве материала, из которого книга сооружена, есть нечто такое, что писатель при всей его талантливости не может соорудить, если рядом с ним нет народа.

Допускаю, что не ошибусь, если скажу, что крылатое нынче «Мой Дагестан» сын впервые услышал от отца, услышал, чтобы затвердить навечно: «Мой Дагестан – мой...» Где-то здесь корни гражданского начала, которое лежит в первооснове этой книги. И где-то здесь главный ответ на вопрос, что есть народ Дагестана на сегодня.

В самом названии «Мой Дагестан» есть и мера ответственности, и мера готовности, а может быть, решимости воинственной... Великолепно это дано у Гамзатова, как его зарубежные тропы вдруг перехлестываются с тропами тех, кто некогда ушел из Дагестана. Есть в этих диалогах Гамзатова нечто от поединка на кинжалах... Наверно, исход поединка определен умом и храбрым умением, но в не меньшей степени сознанием правоты, да еще и тем, что за спиной у тебя Дагестан, твой Дагестан, а следовательно, твоя колыбель и твоя совесть, отечество твое...

Отечество! Нет в книге темы большей, как разговор о судьбе Дагестана. И не случайно каждый раз, когда возникает такой разговор, автор говорит об отце. «У отца и у меня – один Дагестан»,– замечает Гамзатов. В этом есть даже известная закономерность, цикл: вот он упомянул имя отца, значит, речь пойдет о чем-то значительном... Ну вот, например: «Конечно, он и пахал землю, и косил траву, и грузил сено на арбу, и кормил коня, и ездил на нем верхом. Но я его вижу только с книгой в руке. Он держал книгу всегда так, точно это птица, готовая выпорхнуть из рук». Или еще: «Писал он, пользуясь разными алфавитами: арабским, латинским, русским. Писал справа налево и писал слева направо. Его спрашивали: «Почему пишешь слева направо?»– «Слева сердце, слева вдохновение. Все, что нам дорого, прижимаем к левой стороне груди».– «А почему пишешь справа налево?»– «Справа у человека сила. Правая рука. Прицеливаются тоже правым глазом». И еще: «Я родился и вырос в песенном доме. Робко я взял в руки свой карандаш. Я боялся прикоснуться к поэзии, но не мог не прикоснуться к ней. Положение мое было сложное. Кому после Гамзата Цадаса нужен будет еще Расул Цадаса... Из одного аула, из одного дома, из одного Дагестана. Куда бы я не поехал, где бы мне не приходилось встречаться и говорить с людьми, даже и сейчас, когда у меня у самого седые волосы, везде и всюду говорят: «А сейчас слово предоставляется сыну нашего Гамзата – Расулу». Конечно, не маленькое дело быть сыном Гамзата, но хочется быть и самим собой...»

В последнем предложении – существо... В удивительной книге Чичерина о Моцарте есть такой рассказ: прощаясь с семьей кантора Долеса, Моцарт написал два канона – элегический и комический. Каждый канон был исполнен отдельно и был необыкновенно хорош. Но произошло нечто необычное, когда эти каноны спели одновременно. Произошло не просто контрапунктическое сочетание разных тем, но полное органическое единство слившихся противоположностей. Где-то тут объяснение того своеобразного, что вошло в нашу литературу с именем Расула Гамзатова. Вместе с Гамзатом Цадаса, но одновременно вопреки ему. Тут была своя диалектика, в некотором роде жестокая. Если и был в природе человек, за которым хотелось идти, то этим человеком был отец. И вместе с тем следование ему таило наибольшую опасность. Отстраняясь от отца-поэта, а может быть единоборствуя с ним... Очевидно, главное, что совершил Гамзатов, вот здесь. Кстати, здесь одна из великих тайн искусства: как вершится творческая личность, как она сотворяется, эта самая непохожесть... Конечно, в самой природе – первосуть непохожести. Как у камней. Но камень слеп, у него нет соблазна быть похожим на другого. А как быть человеку да еще если рядом такой пример для подражания? Наверно, главное, что совершил Гамзатов, вот здесь: в семье старого поэта возник поэт, на него не похожий. Как это произошло – вопрос сложный, на него ответят исследователи, но это произошло. И это и откровение, и радость. Наверно, тут участвовали великие силы – сам человек, прежде всего, его первосуть, но еще и культура. Институт, круг друзей-поэтов и профессоров. Тот старичок-профессор, что уличил юного Гамзатова в незнании «Одиссеи» и назвал варваром, тоже участвовал. Говорят, характер требуется полководцу. Много реже говорят, что характер требуется художнику. Правда, есть непохожесть – это от тембра голоса, как у птицы. Достаточно раскрыть клюв – и вот она, непохожесть, но в жизни все сложнее. Художник – личность, а что такое личность, если не характер?

Вот нам и показался тот берег, остается сделать вывод. То, что накопил Дагестан за многовековой свой путь и что условно можно назвать цивилизацией, в какой-то мере было похоже на золотую глыбу, что залегла на дне многоветвистой Койсу. Конечно, глыбу обтачивали и вода, и камень, а речной песок, собранный на перекатах, указывал определенно: где-то там, в верховьях, лежит золотой камень... Но так было, едва ли известно,– может, столетие тому назад, а возможно, и тысячелетие. Нужен был талант, и немалый, ум прозорливый и, разумеется, знания, чтобы золотой камень был обнаружен. Человеком, который поднял со дна золотую глыбу и отдал ее людям, стал Расул Гамзатов.
1972 год

Дангулов, С. Книга о песенном доме [Текст]// Слово о Расуле Гамзатове.- Махачкала: Дагкнигоиздат, 1973.- С. 168-175.

Савва Артемьевич Дангулов (1912-1989) – писатель

Комментариев нет:

Отправить комментарий